С тоской и грустью дождь стучался в окна, Сметая грязь, по мостовым неслась река, Когда охрана врат на севере Диона Впустила в город на закате старика.
На нём мешком висела рваная одежда, Прохожих взгляд страшили язвы босых ног. В глазах печальных лишь потухшая надежда - Его всю жизнь преследовал злой рок.
Он ёжась подошёл к дверям харчевни, И голод с холодом валили его с ног, Но страж, сказав ему: "Куда ты прёшь, деревня!", Прогнал скитальца скалясь за порог.
С усмешкой горькою старик побрёл на площадь, У пьедестала монумента он присел, Спугнув собак бездомных грязных, тощих, И, глядя в небо, с дрожью в голосе запел.
Слова той песни гордой и прекрасной Сквозь туч заслон взлетали смело ввысь, Неся Творцу посланье веры страстной, И с сожаленьем устремлялись к земле вниз.
Он пел о Шилен, сотворившей эльфов гордых, Стихии страсти, бушевавшей в их сердцах, О силе магии, единстве их с природой, О том, что им не ведом смерти страх.
О мрачных орках и воинственном их пыле, Что не проводят вне сражения ни дня, И о шаманах, наделённых грозной силой, Что дал Паагрио, вселив в них дух огня.
О Мафр, подарившей недра гномам, Познавших таинство и суть земных глубин, Что строго следуют Природы-Матери законам, В сраженьях бьющихся все вместе как один...
Толпа зевак лениво слушала скитальца, И не понятен слог его был тем глупцам - Они кричали: "Стих твой высосан из пальца!", Ведь он не их пел душам и сердцам.
Он спел о том, что в людях нет уже величья, О том, что в душах их болота гниль и грязь, О том, что ненависть и зависть в их обличьи Всё приближают Зла триумфа час...
Старик поднялся и побрёл, судьбой гонимый, А дождь хлестал его по согбенной спине, Торговец мясом вслед кричал ему с надрывом: " Глупец, поэты нынче не в цене!"
Толпа зевак недоумённо расходилась - Ждала в харчевне их горячая еда. И не заметил там никто, что появилась На небе хмуром безымянная звезда.